Исследование включало глубокие интервью с пользователями инъекционных наркотиков, живущих с ВИЧ в Санкт-Петербурге. Участники были опрошены о влиянии пандемии на доступ к услугам, медицинскому обслуживанию и социальной поддержке. Интервью проводились на русском языке и были транскрибированы для анализа.
Результаты
В марте и апреле 2021 года мы провели дистанционные полуструктурированные интервью с ПНП с ВИЧ-инфекцией, работниками здравоохранения и специалистами по снижению вреда.
Интервью
Мы провели интервью с 25 ПНП с ВИЧ-инфекцией (в возрасте от 28 до 56 лет, 46% женщин) и 11 работниками здравоохранения. Пандемия усугубила экономические и психологические проблемы, с которыми сталкиваются ПНП с ВИЧ. Одновременно барьеры доступа к лечению ВИЧ, подписке и выдаче препаратов АРТ и насилие со стороны полиции, которые препятствовали здоровью и безопасности ПНП с ВИЧ, сами столкнулись с проблемами в своей нормальной работе из-за пандемии, что значительно снизило эти бремена.
Заключение
Ключевые слова: ВИЧ, COVID-19, Злоупотребление веществами, Снижение вреда, Зависимость, Россия.
Фон
Предпринятые усилия по ограничению распространения вируса SARS-CoV-2 через чрезвычайные ограничения негативно отразились на маргинализированных группах населения (Cash & Patel, 2020). Неравенства, с которыми сталкиваются люди, употребляющие наркотики и живущие с ВИЧ (ПНП с ВИЧ), особенно огорчительны (The Lancet HIV, 2020). Эксперты предсказывали, что эта группа населения будет более чем пропорционально затронута более тяжелой болезнью COVID-19 и высокой смертностью (Бензано и др., 2021; Дубей и др., 2020; Мирзаи и др., 2020; Василява и др., 2020; Волков, 2020; Вей и Шах, 2020), и что социальная маргинализация, уголовное преследование и социальное стигматизация, связанные с употреблением веществ и ВИЧ, приведут к тому, что эта группа населения будет более чем пропорционально затронута мерами жесткости, ограничивающими доступ к неотложным медицинским услугам и стрессорами тревоги, социальной изоляции и печали (Джембери и др., 2020; Меламед и др., 2020; Меллис и др., 2021; Орнел и др., 2020).
Самопроизвольные исследования, проведенные с ПНП в Северной Америке и Европе во время пандемии COVID-19, показали, что ПНП столкнулись с более крупными барьерами для эффективного социального дистанцирования и ограниченным доступом к тестированию на ВИЧ и уменьшением доступности наркотиков с момента начала пандемии Али и др. (2021); Генберг и др. (2021); Велл-Странд и др. (2020). Оценки программ, проведенные в Европе, Северной Америке, Азии и Африке, показали, что большинство здравоохранения и программ снижения вреда для ПНП, включая тестирование на ВИЧ (Фрост и др., 2021; Хтун Ньют и др., 2021; Кра и др., 2021), лечение ВИЧ (Мистлер и др., 2021), доступ к стерильным инъекционным материалам (Кроксфорд и др., 2021; Ван Хаут и др., 2021) и оказание помощи в случае передозировки в приемных отделениях (Коллинз и др., 2021), были негативно затронуты пандемией, хотя некоторые программы смогли быстро адаптироваться и разработать новые формы предоставления услуг (Ван Хаут и др., 2021; Венгер и др., 2021). Качественные исследования, изучающие то, как пандемия COVID-19 повлияла на жизненный опыт ПНП, остаются ограниченными и сводятся к исследованиям рисков передозировки и необходимости услуг снижения вреда в условиях пандемии в частях США и Канаде (Перри и др., 2021; Рассел и др., 2021; Стак и др., 2021).
Влияние пандемии на PWID в России
Разработка и реализация исследовательского проекта, обсуждаемого в этой статье, включали в себя участие пациентов и общественности. Это включало в себя вклад от лиц, живущих с ВИЧ, предоставителей медицинских услуг и общественных организаций, обслуживающих лиц с ВИЧ. Кроме того, участники получили возможность дать обратную связь по плану исследования и планам распространения информации. Этот коллаборативный подход помогает гарантировать, что исследование актуально и полезно для целевых сообществ.
We interviewed 25 SCRIPT participants (age range of 20–56 years; 48% female). At the end of the parent study (March 2021), 20% were unemployed, 16% were receiving disability or pension benefits, 80% reported past 30-day injection drug use, and 32% were receiving ART (See ). We also interviewed 11 healthcare and harm reduction professionals (age range of 36–54 years; 55% female).
Table 1
Demographics of participants who use drugs and are living with HIV.
Demographic CharacteristicsPWID with HIV (N = 25)
Mean Age (SD), in years38 (8)
In a domestic partnership5 (20%)
Widowed, divorced, or separated5 (20%)
Missing or unreported4 (16%)
Spouse/partner HIV status
Don’t know2 (8%)
No partner4 (16%)
Middle school or less4 (16%)
High school13 (52%)
Some higher education6 (24%)
Completed higher education2 (8%)
Employed full time8 (32%)
Employed part time7 (28%)
Retired or disabled3 (12%)
Missing or unreported2 (8%)
Below, we first describe pandemic impacts unique to the experience of PWID with HIV. These include (1) changes in the local drug market, (2) changes in policing practices, and (3) adaptations in the clinical care of HIV and substance use disorders. We then describe generalized pandemic impacts that affect this population in unique ways. These include (4) experiences with COVID-19 testing, illness, and treatment, (5) economic impacts and financial worry, and (6) psycho-social challenges of quarantine and isolation.
Local drug markets
Similar to previous studies of regional drug markets in Eastern Europe (Mazhnaya et al., 2021), all but one PWID reported that they primarily acquire drugs by purchasing them online (typically on the dark web). Online drug purchases will prompt a contactless delivery that involves sending someone local out to hide the purchased drugs in a public location (a “dead drop”; Rus: zakladky) communicated to the buyer over encrypted messaging apps. The buyer then goes to the specified location to, hopefully, retrieve their purchase.
Importantly, despite being asked directly, no participants reported rationing drug supplies, abstaining from drugs, or developing alternative strategies for obtaining drugs due to their substances of choice becoming unavailable or their usual means of obtaining it becoming inaccessible.
Police
This pattern contrasted sharply with the usual police interactions PWID experienced prior to the pandemic, when all reported being regularly targeted based on their appearance:
Participant: Well, when your clothes are wrinkled, your scruffy, unshaven, with a hangover, so to speak, you look like a person who has used drugs for a long time, it’s obvious.
HIV care and addiction treatment
Interviewer: Have you ever had the desire to receive addiction treatment, to go to detox, in order to not use?
One provider in a public outpatient addiction clinic reported that most patients who were in receiving treatment for substance use disorders through her clinic’s programs had come for three months of court-mandated treatment. “Most of them do not want to be treated,” she said, but the remainder who are there voluntarily do. The gap in care during the pandemic affected these groups differently:
Provider: Of course.
Nevertheless, due to the virtual absence of interest in treatment among the PWID with HIV interviewed for this study, these barriers to addiction treatment were, for our study population, largely theoretical.
COVID-19 testing, illness, treatment, and vaccination
Though no PWID with HIV in this study were receiving treatment for substance use disorder at the time of data collection, an addiction specialist reported that COVID-19 testing was a barrier to others in her care. Specifically, all new patients entering her clinic’s inpatient detoxification program needed a negative test result before they could be admitted; however, her addiction clinic was not an authorized COVID-19 testing center.
Thus, obtaining the necessary test was complicated by structural barriers and anticipated stigma related to substance use as a result of the referral document.
Respondent: Oh well, nothing. To get vaccinated faster, but it seems to me that we will be the last to be vaccinated. First will probably be the ordinary people.
Interviewer: And what are you, then?
Respondent: Well, I mean people with HIV.
Interviewer: You and others who have HIV will be the last to get vaccinated?
Respondent: Well, I imagine so, because even doctors treat people who are sick with HIV in a completely different way than they treat ordinary patients. Like there, if you are sick with HIV, then you, to them, are a drug addict, not even a person and all that.
Economic impacts and financial stress
Some PWID with HIV interviewed in this study continued to work during the pandemic and reported no unusual or pandemic-related financial hardships. or, including one participant who made a living as a taxi driver:
Many participants described periods of significant financial stress during the pandemic. Some had been living with little to no financial support even before the pandemic, relying on the meager pensions of their elderly relatives that were paid out during the pandemic:
Social isolation
Respondent: Yea, no, because I have a small social circle, married with a kid, so I don’t have any special kind of friendship with anyone else.
Respondent: I haven’t talked to my mom in 10 years. Not even a “hello.” My dad passed away, and my husband has no parents, they’ve passed away. So there’s no relatives left.
Thus, for many, the impact of pandemic restrictions on their social lives was not significant, as they were already relatively isolated when the pandemic began.
Thus, more than frustrating her recovery goal of rekindling past friendship, quarantine left her completely isolated during a stage in her recovery when she already felt emotionally and socially vulnerable.
Discussion
This qualitative study among PWID with HIV in St. Petersburg, Russia demonstrates a range of negative pandemic impacts experienced broadly, but unevenly, by this population. Our data show that social and structural vulnerabilities already experienced by PWID, by people living with HIV, and by those who experience the intersection of these two concerns may increase financial and psychological hardships during pandemic restrictions. Indeed, many of this study’s participants in St. Petersburg relied on elderly relatives for survival even prior to the pandemic, as social stigma and regressive laws governing addiction treatment bar many from meaningful work and pay. This study also shows that those vulnerabilities can, depending on circumstance, be further exacerbated by increased feelings of social or physical vulnerability and/or by severed social support networks that could otherwise shelter them from financial impacts of pandemic restrictions. This study, therefore, partially confirms the predictions that PWID would be at increased risk of negative health (Volkow, 2020), psychosocial (Melamed et al., 2020; Ornell et al., 2020), and economic impacts (Krier et al., 2020). As well, the reduced availability of addiction treatment noted by study participants may be synergistic with financial stress, worsening substance use trends in this key population (Nagelhout et al., 2017). The facts that addiction treatment in the Russian Federation excludes evidence-based medications for opioid use disorder and that most participants in this study found available treatment to be of poor quality, reducing their interest in care, do not necessarily mitigate the possibility of such synergy.
At the same time, participants described the easing of several longstanding structural burdens under pandemic restrictions. Most noteworthy is the reprieve from regular police harassment. The relationship between policing and health outcomes among PWID is complex but direct, with the preponderance of evidence suggesting that punitive responses to substance use drive or exacerbate associated harms (Latimore & Bergstein, 2017; Lunze et al., 2014, 2016; Mital et al., 2020). Some scholars predicted that over-policing of PWID would increase—or have increased impacts—during the pandemic (Holloway et al., 2020). Participants in this study, however, described police agencies restricting their activities. While the risk-reduction benefits of reduced police activity for PWID who are actively engaged in the illicit trade is immediate and clear, the potential impacts on PWID with HIV are no less significant. HIV prevalence (as well as the prevalence of tuberculosis and co-occurring mental health conditions) among incarcerated populations in the Russian Federation is very high (Burgermeister, 2003), and prior incarceration in Russian penitentiaries is associated with higher rates of HIV risk behaviors and lower HIV treatment uptake after release (Heimer et al., 2015; Ruiz et al., 2018). Thus, reduced contact with police and potential entry into the criminal justice system likely reduces a host of synergistic risks for people living with HIV who do—and who do not—also use drugs.
Notably, high-barrier HIV care also effectively transformed into accessible, low-barrier care for those who sought treatment. Our data shows that the positive impact of these changes on some PWID with HIV in this study was substantial. Stigma against PWID and against people with HIV pose significant barriers to healthcare access in the Russian Federation and elsewhere (Bor et al., 2021; Vetrova et al., 2021), and ease of access to HIV care may create opportunities to access other kinds of primary or mental health care through HIV care providers. Future research could explore these possibilities. Once again, it is also unlikely that such benefits were limited only to PWID with HIV; people living with HIV regardless of substance use history had access to the same accommodations and very likely extracted similar benefits from them to varying degrees. A more robust exploration of the nature and variation of the benefits of pandemic-era changes to HIV care experienced by people living with HIV across socio-cultural and behavioral groups seems merited.
Other scholars have called attention to how pandemic-related restrictions have exacerbated social inequalities in the European region (Iftekhar et al., 2021). While this is true, our data reveals that social inequalities were not universally worsened during the pandemic. To the contrary, in St. Petersburg, numerous state and institutional systems that had long hindered the health and wellbeing of PWID and other people living with HIV were themselves hindered from normal operations by the pandemic. Pandemic preparedness efforts should consider the feasibility of maintaining these changes beyond the pandemic and sustain changes that might evolve over time, to avoid reverting to regressive, high-barrier, or punitive policies as society renormalizes to a post-pandemic world.
One particularly interesting finding is the lack of consensus about whether (and if so, how) the pandemic has impacted the illicit drug market. Clandestine activity is inherently challenging to know and explore (De Leon, 2012; Ritter, 2006; Scheper-Hughes, 2001). Thus, it is not surprising that different participants observed different trends in an opaque drug market. Yet, despite this inconsistency, our data does not indicate the major drug market disruptions that some have predicted (Holloway et al., 2020). Emerging research indicates local drug markets in cities across Eastern Europe have been transitioning, since before the pandemic, to dark net sales and deliveries via dead drops (Mazhnaya et al., 2021). Perhaps these remote transactions and a robust network of online drug stores afford consumers protection from potential drug supply disruptions resulting from the policing of local drug markets (Carroll et al., 2021). Yet, they may also reduce the protective capacities of interpersonal trust among drug market actors (Carroll et al., 2020). Future research should continue to explore the risks and protections of online drug retail.
An estimated 7400 persons died in Russia from drug-related causes in 2020, a 16% increase from 6300 in 2019 (Mishina & Trentev, 2021). In the United States, unlike in most of Europe, drug overdose deaths surged under pandemic restrictions (U.S. Centers for Diseae Control & Prevention, 2020), when essential harm reduction services were significantly disrupted (Bartholomew et al., 2020; Glick et al., 2020). While new federal regulations in the United States for telemedicine and take-home dosing reduced some barriers to medications for opioid use disorder (Krawczyk et al., 2020), many still find themselves in the same—and now markedly less safe—supervised dosing arrangements as before (Figgatt et al., 2021). It is unclear whether the different lived experiences of PWID in Russia, other European countries and in the United States will result in different individual and population health outcomes. Future research should explore how local variations might shape the severity or directionality of pandemic response on rates of substance use related harms.
These findings should be interpreted with certain limitations in mind. Our participants were recruited from St. Petersburg, a large urban center that boasts many resources and civil society organizations. Our findings may not be applicable to non-urban regions or to urban centers outside of Russia. PWID with HIV in this study regularly accessed harm reduction services and may not be representative of all people who use drugs and/or are living with HIV in the region. Further, interviews discussed events and experiences that occurred as long ago as 13 months prior. Our data may be subject to recall bias or reinterpretation in hindsight as the pandemic has evolved.
This work was supported by the National Institute on Drug Abuse (NIDA) under Grant R00DA041245-05S1, Grant R00DA041245, and Grant K99DA041245; and by the Providence/Boston Center for AIDS Research under Grant P30AI042853. The content is solely the responsibility of the authors and does not represent the official views of the National Institutes of Health.
Ethics approval
The authors declare that they have obtained ethics approval from the Institutional Review Boards at Elon University (Elon, NC), 21-109, the Boston Medical Center (Boston, MA), H-41187, and the First Pavlov State Medical University (St. Petersburg, Russia).
Declarations of Interest
The authors declare that they have no known competing financial interests or personal relationships that could have appeared to influence the work reported in this paper.
References
Articles from The International Journal on Drug Policy are provided here courtesy of Elsevier
Противодействие дезинформации
Информационные выпуски Глобального центра взаимодействия, посвященные борьбе с дезинформацией, обобщают практику противодействия дезинформации и применения различных способов такого противодействия, используя опыт ведущих специалистов в этой области. Заметки будут полезны тем, кто только начинает знакомиться с этой проблемой. Ниже перечислены предыдущие “Выпуски” (доступны также на испанском, русском и французском языках).
В этом выпуске основное внимание уделяется объяснению того, каким образом и с какой целью в дезинформации используется страх, и показывается, как противостоять эксплуатации иррациональных страхов.
Документальные свидетельства об инструкциях по активизации пропаганды/дезинформации, которые после убийства Немцова и отравления Скрипаля и Навального давались “фабрике троллей” – Агентству интернет-исследований (ИРА).
Общие цели – манипулирование и ослабление противников. Основными тактическими приемами ослабления противников являются их дискредитация, разделение, разоружение и деморализация. Российские власти распространяют дезинформацию, считая, что она дает долгосрочный суммарный эффект.
Всесторонний анализ действий России по изучению состава вероятной целевой аудитории и разработке тематики для каждого ее сегмента, основанный на результатах детальных исследований, проведенных Департаментом стратегических коммуникаций Вооруженных сил Литвы и литовской неправительственной организацией Debunk EU, который может служить образцом для других правительственных и неправительственных организаций, заинтересованных в проведении подобных исследований в своих странах.
Документальные свидетельства из архивов КГБ о том, как в начале 1980-х годов КГБ пытался повлиять на процесс принятия решений иностранными правительствами, являются важным источником данных об этом малоизвестном аспекте дезинформации. Лица, посланные и контролируемые КГБ, пытались убедить иностранных лидеров в том, что, если они будут проводить политику, направленную против Советского Союза, это повлечет за собой “кошмарные сценарии”. Нет оснований полагать, что сегодня не используются те же самые методы.
Межведомственная рабочая группа по активным мерам правительства США широко известна тем, что в результате ее деятельности в конце 1980-х годов Советский Союз прекратил нацеленную против США грубую дезинформацию. В выпуске проанализированы факторы этого успеха и показаны уроки, которые могут представлять интерес и сегодня.
О том, как в начале 2010-х годов управляемый Службой внешней разведки России (СВР) Фонд стратегической культуры объединился с Global Research (крайне левым веб-сайтом в Канаде) и The 4th Media (малоизвестным веб-сайтом в Пекине), чтобы создать международную систему дезинформации.
Как СВР использует псевдоакадемический онлайн-журнал Фонда стратегической культуры для поддержки маргинальных мнений на Западе.
Ложные обвинения в адрес США со стороны России и Китая в том, что коронавирус является американским биологическим оружием, стали продолжением распространяемых в течение 70 лет лживых утверждений о биологической войне, которую ведут Соединенные Штаты.
Советы по разоблачению лжи и дискредитации, правдивые истории, признание силы ассоциаций: как с помощью правды лучше всего противостоять лжи.
Доказывается ошибочность сделанного в 2007 году некоторыми представителями общественных наук вывода о бесполезности противодействия дезинформации.
Есть три основных способа противодействия дезинформации: 1) опровержение ложных заявлений до того, как они успеют закрепиться в общественном мнении, как это делается в Литве; 2) подход “контробвинения”, когда пытаются исправить неверные представления после того, как они уже установились; 3) подход “контр-бренд”, когда основное внимание уделяется разоблачению неправомерных действий дезинформатора и таким образом дискредитируются его ложные заявления.
Как литовские НПО применяют алгоритмы, работают с волонтерами-исследователями и устанавливают прочные контакты со СМИ для мониторинга, проведения исследований и разоблачения дезинформации – до того, как она успевает широко распространиться.
Доклады
Российские государственные и управляемые государством СМИ, такие как RT и Sputnik, играют главную роль в российских внешнеполитических кампаниях дезинформации. Эти финансируемые и управляемые государством СМИ транслируют российский нарратив для зарубежной аудитории и регулярно распространяют контент других основных элементов российской дезинформационной системы, в том числе веб-сайтов, связанных с российскими спецслужбами. В отчете Центра глобального взаимодействия Государственного департамента “СМИ, финансируемые Кремлем: роль RT и Sputnik в российской экосистеме дезинформации и пропаганды” разоблачаются контролируемые Кремлем организации, которые маскируются под независимые средства массовой информации.
В августе 2020 года Центр глобального взаимодействия Государственного департамента опубликовал отчет “Основные элементы российской экосистемы дезинформации и пропаганды”. В отчете описываются пять основных элементов российской экосистемы дезинформации и пропаганды и механизм их взаимодействия с целью создания эффекта СМИ-мультипликатора. В частности, в отчете подробно объясняется, каким образом прокси-источники взаимодействуют с другими элементами системы, расширяя вредоносный контент и создавая иллюзию достоверности. Отчет доступен также на арабском, испанском, португальском и русском языках.
Ресурсы
В некоторых регионах Африки, с недавнего времени включая Мали, связанные с Кремлем марионетки используют нестабильность, чтобы наращивать свое влияние, особенно через дезинформацию и развертывание сил «Группы Вагнера».
Президент России Владимир Путин на протяжении десятилетий стремится использовать историю для достижения собственных геополитических целей. Путин одержим мыслью о манипуляции и управлении коллективной памятью россиян о войне.
Государственные лица, а также государственные и партийные СМИ в Китайской Народной Республике (КНР), представляющие Коммунистическую партию Китая (КПК), регулярно продвигают прокремлевскую пропаганду, теории заговора и дезинформацию.
Дмитрий Песков занимает должность пресс-секретаря Владимира Путина с 2008 года. На этом посту ему отводилась ключевая роль в кампаниях пропаганды и дезинформации, направленных на сокрытие причастности Кремля к различным отравлениям. На службе у Путина он разбогател: посвятивший всю свою жизнь государственной службе, Песков и его семья стали мультимиллионерами.
You might find this interesting as well
Regularly updated travel information for all countries with regards to Covid-19 related entry regulations, flight bans, test and vaccines requirements is available on TravelDoc Infopage. To find information about the current travel regulations, including health requirements, it is also advised to consult Travel Regulations Map provided and updated on a daily basis by IATA.
Import & export restrictions
A general overview of trade restrictions which were adopted by different countries during the COVID-19 pandemic is available on the International Trade Centre’s COVID-19 Temporary Trade Measures webpage.
Economic recovery plan
For the general overview of the key economic policy responses to the COVID-19 pandemic (fiscal, monetary and macroeconomic) undertaken by the government of Russia, please consult the country’s dedicated section in the IMF’s Policy Tracker platform.
Support plan for businesses
Other statistics that may interest you Coronavirus (COVID-19) in Russia
Prevention & diagnostics Medicines and health products Impact on selected industries Further related statistics
Statistics on " Coronavirus (COVID-19) in Russia "
The most important statistics
Новые релизы
25 АВГУСТА 2023 Г
17 АВГУСТА 2023 Г
Российские дезинформационные мифы не могут скрыть суровую правду о том, что (1) санкции не распространяются на российское зерно, (2) украинское зерно имеет критически важное значение для обеспечения достаточным количеством продовольствия стран с низким уровнем дохода, (3) Россия не может заместить поставки украинского зерна, (4) Кремль, как ожидается, уничтожит больше зерна, чем он предложил пожертвовать, и (5) каждый день всё больше российских ракет и беспилотников наносят преднамеренные удары по жизненно важному каналу поставки украинского зерна остальному миру, который способствует стабильности цен на продовольствие.
Мария Захарова, преданная посланница Кремля и один из наиболее активных рупоров российской дезинформации и пропаганды, с 2015 года занимает должность официального представителя Министерства иностранных дел (МИД) РФ. В преддверии начала неспровоцированного полномасштабного вторжения России в Украину в феврале 2022 года Захарова изо всех сил отрицала наличие планов начать войну и многократно обвиняла западные СМИ в распространении дезинформации, когда их сообщения противоречили ее заявлениям.
С начала полномасштабного вторжения России в Украину в феврале 2022 года экосистема российской дезинформации и пропаганды увеличила объем и интенсивность дезинформации о биологическом оружии, безуспешно пытаясь отвлечь внимание от вторжения в Украину, снизить уровень международной поддержки Украины и придумать предлог для неоправданной войны. Москва продолжает распространять ложные сведения о биологическом оружии без предъявления каких-либо достоверных доказательств.
Некоторые, называющие себя сторонниками панафриканизма и входящие в сеть влияния попавшего под санкции олигарха Евгения Пригожина, выступают за расширение влияния России в Сахеле. Усилия Пригожина якобы направлены на поддержание панафриканских идеалов, таких как братство и сотрудничество между народами африканского происхождения, но на самом деле содействуют неограниченной эксплуатации африканских ресурсов ЧВК Вагнера.
Cтатьи EUvsDisinfo
Речь Путина по случаю незаконного присоединения территорий повергла нас в шок и ощущение нереальности происходящего, а его последователей подтолкнула в пропасть вместе с ним.